В комнату, тяжело дыша, словно бегал по крутым лестницам, вошел Рагодьет. На его гладком лице застыло выражение радушия — в последнее время из противника новой власти жрец поразительным образом превратился в чуть ли не лучшего друга Невеньен. Таким он, во всяком случае, пытался перед ней предстать на личных встречах.
— Моя королева, нижайше прошу прощения, что заставил вас ждать! — он обезоруживающе улыбнулся. Его явно обрадовало, что гостья приехала без своего наставника, и он довольно потирал толстые руки, видимо, решив, что с молоденькой девушкой проще иметь дело, чем с въедливым старым политиком. Невеньен хмыкнула про себя. Если бы Рагодьет знал, как она собирается его разочаровать! — Эти прихожане, просители… Хотя вы наверняка лучше меня знаете, что это такое!
Объемный живот служителя богов, обтянутый черно-белой робой, затрясся в якобы непринужденном смехе, но Невеньен уловила тщательно скрытую натянутость. Еще бы — ничего вразумительного на большинство просьб прихожан он ответить не мог. Впрочем, как и Невеньен, когда ее настойчиво спрашивали о победе над када-ра и Таннесом.
Она встала, решив, что не позволит увлечь себя светской беседой.
— Настоятель Рагодьет, вы действительно заставили меня ждать, причем не только меня, но и весь кинамский народ.
Что она имеет в виду, жрец понял без подсказок.
— Моя королева, в вашем праве меня упрекать, но я стараюсь на благо Кинамы! — он поднял вверх руки, как бы сдаваясь на милость правительницы, и подобострастно поклонился. — Может быть, мы можем поговорить об этом наедине?
Прежде чем ответить согласием, Невеньен огляделась. Рагодьет, постоянно сопровождаемый Паньердом, сегодня пришел в покои один. Хитрец — он вообще не стал звать хранителя, зная, что тот не сможет лгать королеве. Что ж, Невеньен собиралась разговаривать с ним деликатно, но теперь, хочешь или нет, придется вести себя жестко.
— С удовольствием, настоятель Рагодьет. Полагаю, жрец Паньерд уже ждет нас внизу? Мне так не хватает его разъяснений по ходу нашей с вами беседы!
Улыбка настоятеля стала кривоватой.
— Какая жалость, что он занят храмовыми обязанностями! Сейчас как раз подошла его очередь петь гимны у главного алтаря…
— Надеюсь, это ненадолго, — вежливо произнесла она, жалея, что нельзя вцепиться Рагодьету в горло. Он думает, что переиграет ее? Размечтался! — Боюсь, что без уважаемого жреца Паньерда я не обойдусь никак. Придется мне подождать еще немного. Вы ведь составите мне компанию?
Если уж мучиться, то не ей одной.
— Конечно! — оживился настоятель, хотя Невеньен поспорила бы, что мысленно он пожелал ей провалиться в Бездну. — Тогда, может быть, бутылочку сантийского, чтобы скрасить ожидание?..
Полчаса тянулись, как загустевшая вишневая смола. От вина Невеньен, намеревавшаяся сохранить для переговоров трезвый ум, отказалась, однако Рагодьет прикладывался к кубку так, словно налил себе колодезной воды. Невеньен ощущала, что настоятеля гнетет какая-то внутренняя тревога. Она подтачивала уверенность человека, ставшего одним из первейших жрецов в Кинаме, и заставляла его быть непохожим на себя. Тьер считал, что пухлые руки Рагодьета трясутся из-за его неуемных аппетитов и жажды наживы, однако Невеньен казалось, что дело в чем-то ином. Безусловно, настоятель алчен, но неужели только это и страх того, что королева добьется его ухода с «хлебной» должности, вынуждают Рагодьета быть таким напряженным?
Он несколько раз порывался начать с Невеньен разговор о делах, но она достаточно резко прерывала все его поползновения. Тьер сказал ей быть твердой, и она будет такой. Это оказалось непросто — когда в дверях появился блеклый хранитель, Невеньен уже думала, что не выдержит и сама перейдет к теме ритуала.
— Постойте снаружи, — приказала она гвардейцам и Шен.
Вместе с ними вышли и жрецы Рагодьета. Оставшись наедине с двумя мужчинами, Невеньен вдруг почувствовала себя неуютно. Настоятель, который разглядывал золотой кубок, упоминать о Бутоне не торопился, Паньерд, как обладающий самым низким положением, молчал.
— Полагаю, вы уже знаете, что произошло сегодня на главной улице, прямо перед моим приездом сюда, — подпустив в голос холода, начала Невеньен.
— Да, моя королева, — кивнул Рагодьет. — Прихожане рассказали мне. Чернь устроила очередную драку, в качестве повода использовав слух, что жрецы прячут Дитя Цветка.
— Вы понимаете, что может произойти, если мы и дальше будем откладывать ритуал пробуждения?
— Прошу вас, моя королева, не будьте столь категоричны. Для драки простолюдинам годится любой повод, а мы рискуем гораздо большим, чем маленький бунт, если пресветлое када-ри погибнет при пробуждении из-за того, что его сосуд не созрел, — возразил Рагодьет. Он опустошил почти половину бутылки сантийского, но захмелевшим не выглядел. Учитывая его внушительный вес, чтобы опьянеть, ему, наверное, требовалось намного больше, чем пара кубков вина. Жаль — может быть, в подвыпившем состоянии его было бы легче переспорить. — Однако меня беспокоит одна вещь, связанная с этими волнениями, — продолжил настоятель.
— Какая же?
Есть столько вещей, о которых следует беспокоиться…
— Сегодняшним батракам нужно было всего лишь почесать кулаки, поэтому ни один из них сюда не дошел и мы с вами можем спокойно беседовать, — брови Рагодьета, все время пытавшиеся сойтись над переносицей, наконец-то надолго соединились, проложив посередине лба морщину. — Но каждый день к храму приходят люди, которые точно знают о существовании внутреннего святилища, и им известно в подробностях, как выглядит Бутон. Более того, вчера несколько безумцев пытались прорваться в мои покои, крича, что я держу Дитя Цветка в тюрьме, как будто человек может проделать нечто подобное с пресветлыми када-ри! Это возмутительно! — дыхание настоятеля утяжелилось. Паньерд с тревогой подскочил к господину, но он махнул рукой в перстнях, жестом приказывая жрецу вернуться на место. — Моя королева, мне стыдно говорить об этом, но Бутон рос в святилище достаточно долго, и до тех пор, пока я не посвятил вас в тайну Цветка, о нем никто чужой не знал.